Нет, я, конечно,
встречала образованных, разносторонне развитых молодых людей. Но только
где-то от пяти лет. А когда тебя встречает улыбчивый синеглазый
профессор, которому едва исполнилось два с половиной, и с порога задаёт
вопрос: «А ты знаесь, тем лось отлитяется от оленя?» – это производит
сильное впечатление.
- У лося ‘ога лопатой – вот такие, лопатой, сы’окие, плоские… А у оленя –
вет-вис-тые, вот так ‘ог, и от него ессё много мелких таких ’огов, и
ма-лю-сеньких…. и побольсе…. Есть олень севе’ный, а есть с пятнусками…
пятнистый, и все они т’а-во-яд-ные и пай-но-ко-пыт-ны-е… Не как лосатка,
нет, у ней копыта не двойные… А гепа’д – не т’аво-яд-ный, он, наобо’от,
хисьник.
- Злой? – обалдело спросила я, чтобы что-нибудь спросить.
- Неп’авильно. Он не злой, п’осто он так уст’оен, сто хисьник – и всё…
Лев, тиг’, пума, леопa’д – это хисьники… Но гепа’д и леопа’д – это не
один и тот за хисьник, это совсем ла-аз-ны-е. Сказать, потему?
- Боже, – сказала я, ища глазами взрослых, – скажите мне, что он просто запоминает то, что ему говорят, а потом повторяет!
- Ничего подобного, – возразил из угла печальный папа. – Он, как тот
попугай. Не просто повторяет, а ещё и выводы делает. Причём
безостановочно. Как только просыпается, сразу начинает их делать. Уже
столько наделал, что спасу нет….
После получасовой лекции, посвящённый сравнительному анализу
поведения различных видов млекопитающих в их естественной среде
обитания, профессор пожелал расслабиться, извлёк из-под зоологических
атласов губную гармошку, и вдвоём с папой они исполнили что-то настолько
сильное и пронзительное, что слёзы сами собой наворачивались на глаза.
Папа стучал по гитарным струнам, сомнамбулически кивая безусой
гребенщиковской бородкой, а профессор деловито дышал в дырочки, с
изумительной чёткостью попадая в ритм. Он ни секунды не работал на
публику. Он сразу, без брызг и всплесков, с головой ушёл в музыку и
плавал в ней, как Ихтиандр, зашторившись длиннющими белыми ресницами и
выдыхая из себя ноты, похожие на радужные воздушные пузырьки… Когда
номер был исполнен, он отправился пешком под стол и оттуда сообщил, что
стол по-немецки будет «ты-ы-ысссь», и прибавил ещё несколько сложных
иноязычных фраз, явно уже не древневерхненемецком. Из-под стола он вышел
уже на четвереньках, таща за собой кривобокий, но ещё бодрый грузовик, с
разлёта врезался головой в мою ногу, но и не подумал заплакать, а
вскинул на меня свои нахальные профессорские глаза, подмигнул обоими
сразу и заметил со снисходительным одобрением:
- Это бусы у тебя? К’асиво. Мне н’авятся такие зеньсины.
Это большая ошибка – думать, что профессора полностью погружены в науку и ничего вокруг себя не замечают.
(с) 
hildegart
