Оба-на!!!

Каждая война имеет свой радиус распространения. Её круг четко очерчен. Его пересечение ощущается физически - все ты пересек черту, въехал в круг. За два километра от черты войны может не быть вообще, но тут все сразу меняется. Прошлое уже не имеет значения. Словно повернули выключатель, и ты уже совсем в другом мире.

Первые ощущения у всех одинаковы: «Это не со мной, это такое кино» и «Мама, роди меня обратно». Происходящее кажется нереальным. Этого не может быть. Где-то далеко – возможно. На кадрах кинопленки – да. Но не здесь, не сейчас и не со мной
Меняется обстановка. Сгоревшие дома, трупы животных, разорванная раскуроченная техника, гарь пожарищ. еженцы с тюками, козами, скарбом, гроздьями свешивающиеся с грузовиков. Бездомные с ошалевшими глазами. Раненные. Растерянные новобранцы. Бардак. Кругом только военная техника, только крики и мат. Нет ни света, ни водопровода, ни магазинов, ни телефонной связи, ни такси – ничего, что составляет наш привычный мир. Глаз цепляет только разруху, люди живут на улице или в подвалах. Пьют топленый снег или воду из речек и болот. Страх, отчаяние, озлобленность, напряжение разлиты в воздухе. Они чувствуются буквально кожей.

Понятие дома перестает существовать. Когда внутри человеческого жилья лежит снег, это рождает странные чувства.
Меняются запахи, ощущения, даже цветовая гамма. Синее небо, белые облака, зеленые горы пропадают, остаются только черно-белые тона. Красок больше нет, они не воспринимаются сознанием.
Самое сильное впечатление оставляет запах. На войне он совсем другой. Его не описать, но и ни с чем не спутать. Смесь солярных выхлопов, пыли, горчины пожаров, разрухи и черт его знает чего еще. Иногда примешивается трупный.
Кровь тоже имеет не только свой цвет, но и свой запах. Это сгустки, это живое. Если перебита артерия, то кровь имеет желеобразный вид с белыми сгустками, она не течет, она вываливается из человека комками, такое ощущение, что она дышит, это было внутри, это тоже человек - и запах от неё такой же: тяжелой свежатины. На это тяжело смотреть. Но запах тяжелее. И запоминается четче.

Вся романтика, которую ты читал в книжках, с первым убитым превращается в полное говно. Ты смотришь на сгоревших рваных людей, и понимаешь, что ты, оказывается, тоже не центр Вселенной. Тебя так легко убить! Ты ничтожен по сравнению с процессами, которые задействованы в этом кругу войны, которые приводят в движение огромные массы людей, переводят вещество из агрегатного состояния в состояние мгновенно, нарушая законы логики и обыденной физики, ломают броню, раскалывают землю, изменяют пространство. Только что был дом, а теперь его нет. Только что был танк, а теперь нет. Только что было десять человек, а теперь их нет. Все происходит мгновенно. Сила, разрывающая тридцатитонные танки на куски, парализует. Диктовать свою волю стапядидесятидвухмиллимитровому снаряду невозможно. Ты – не главный.

Под воздействием изменившегося внешнего мира меняется и само твое тело. Зрение и слух становятся острыми, как у кошки, обоняние тонким, как у собаки. Движения – резкими, быстрыми и точными, как у ящерицы. Проводимость нервов и работоспособность мозга увеличиваются кратно. Ты следишь сразу за всем, обрабатываешь гигабиты информации мгновенно, замечаешь миллионы деталей и принимаешь решение.
Основное чувство это, конечно, слух. Ты учишься определять по слуху направление стрельбы и расстояние до неё, угадывать количество работающих стволов. По звуку боя можно определить его интенсивность, расположение сторон и даже примерный сценарий развития событий. Ночью слух улавливает малейшие движения.
Помимо обострившихся пяти старых чувств появляются десятки новых. Первым рождается чувство опасности. Оно становится идеальным, как у городской крысы. Ты знаешь, куда ходить нельзя и когда ходить нельзя. Ты можешь чувствовать, что на тебя смотрят. Умеешь предвосхищать обстрел. Иногда знаешь, что сейчас будет жопа – и она непременно случается. Можешь предчувствовать минное поле, хотя никаких видимых признаков этому вроде бы нет. Ты даже примерно можешь определять место падения снаряда или мины.

Рождается чувство пространства. Ты прорастаешь в него, как паук в паутину и реагируешь на каждое малейшее его изменение, как на подрагивание нити. Пространство существует в тебе неотделимо от тела, а ты существуешь в нем.
Ты начинаешь чувствовать людей на расстоянии. Человек может ничем - вообще ничем - не выдавать себя: ни звуком, ни запахом, ни единым движением – но ты знаешь, что он есть.
Десятое, пятнадцатое, двадцатое чувство. Их сложно объяснить, как сложно объяснить слепому человеку ощущение зеленого или мужчине понять, что такое вынашивать ребенка – просто потому, что у них нет необходимых для этого органов чувств. Ты прорастаешь этими своими новыми чувствами в войну, как щупальцами, и начинаешь ощущать её физически.
Изменяется течение времени. Мир становится резким и отчетливым, как на контрастной фотографии. Ты мыслишь уже секундами. Дальше, чем на час не загадываешь. Сутки – это много, чертовски много.

Твое тело полностью руководит тобой. Ты не сможешь заставить его встать и медленно пойти в полный рост под огнем – оно просто не даст тебе этого сделать. Оно само научится нырять в землю, даже когда ты еще не слышишь ничего, и само станет спасать тебя и себя от опасности.
Изменившееся тело начинает менять сознание. Разум, осмысление происходящего, уходит. Начинаешь жить только инстинктами. Быть хорошим солдатом совсем не значит точнее стрелять и дальше кидать гранаты. Быть хорошим солдатом, значит иметь тело, в котором проснулись инстинкты. Стать разумным австралопитеком, сочетающим в себе отточенный разум человека и остроту инстинктов животного. Кто быстрее успел пройти этот путь регресса от цивилизации к обезьяне, чьи нервы на доли миллиметра толще, а проводимость импульса в них на наносекунды выше, тот и прав.

Пропадают такие ненужные чувства, как любовь, радость, доброжелательность. Выживание – энергозатратная штука. Ты гниешь, тело покрывается язвами, кожи может не быть на ногах полностью, от колена до ступни, начинается кровавая дристня, ноги распухают, ногти отваливаются, кисти рук покрываются от экземы коростой, которая проростает сквозь шерстяные перчатки, зимой постоянный холод, постоянно долбит голодуха, летом жарища, тепловые удары, жажда и одутловатость тела. Вшей сотни, они составляют серую шевелящуюся массу в паху и подмышками.
Калорий, чтобы подпитывать мозг, не хватает. Человек тупеет. По большей части находится в состоянии апатии и просыпается только для боя, для войны. К жизни и смерти начинаешь относиться одинаково – одинаково безразлично.
Банально начинаешь забывать язык, в обиходе остаются только те самые простые слова и понятия, которые необходимы для производства таких же простых продуктов и действий – жратва, курево, тепло, сон, защита, убийство.

К морали это не имеет никакого отношения. С точки зрения физиологии война – это тотальная перенастройка химических процессов в организме. Прекращается выработка гормонов, отвечающих за позитивные эмоции и на несколько порядков подскакивает выработка гормонов негативных. Обостряются такие жизненно необходимые чувства, как агрессия, ненависть, озлобленность, жажда убийства. Человек становится физически не способен радоваться.
Ты начинаешь превращаться в животное. Просто поразительно, до какой степени оскотинивания может дойти человек. И как быстро это происходит. Война страшна не тем, что отрывает руки-ноги. Она страшна тем, что отрывает душу. Немотивированная, неоправданная – во имя чего? – жестокость очень быстро приводит к деградации личности. Если можно убивать детей, значит можно все. Бога нет. Запреты сняты. Ответственности не существует. Законы человеческого общежития не действуют.
Никакого фронтового братства на войне нет. Есть стаи, но и в них каждый сам по себе. В Моздоке дедовщина даже для нашей армии была - перебор. Могли убить запросто. Забить до потери сознания табуреткой или дужкой кровати. В офицеров стреляли регулярно.
Ты перестаешь думать, а способность действовать не думая становиться гипертрофированной. Ты постоянно находишься в состоянии стенд-бай, даже во сне. И тумблер щелкает без твоего желания и мгновенно. Рефлексы срабатывают как у собаки Павлова. Автоматизм действий - сначала стреляешь, а потом думаешь.
Чукчи выделяют сорок разновидностей снега. Ты же познаешь десятки разновидностей страха. От ледяного ужаса минометного обстрела до горячечного ажиотажа боя, когда кровь вскипает от адреналина и хлещет из ушей. От постоянного тянущего ожидания опасности, до животного страха смерти, панического ужаса, когда в тебе говорит уже не человек, а сама жизнь.
Со страха легче всего убить.

Самый страшный из всех страхов - звук падающей мины. Она дает время на осознание происходящего. Все, что ты можешь в такие секунды – лежать мешком и ждать, когда она тебя убъет. Тело становится холодным и легким, невесомым, ты замерзаешь от этого страха и не можешь шевелиться, спина становится огромной, как континент и промахнутся по тебе просто невозможно. Мина всегда летит прямо в тебя. И – горячий пот в ладонях, дрожь, когда все закончилось.
В бою человек испытывает одно-единственное чувство. Эйфория - вот чем награждает природа за близость смерти. Защитная реакция. На всех видео из Чечни люди в бою смеются. Организм так устроен. Не мозг управляет тобой – надпочечники, поджелудочная и гипофиз. Адреналин, тестостерон и эндорфины вырабатываются стаканами. Ты счастлив. Ты хочешь только одного – чтобы в мире всегда была война и на этой войне всегда был ты. И ржешь, как безумный.
А потом приходит опустошение. А потом остается уже только оно.
В среднем, человек может продержаться на войне два-три месяца. Потом в психике начинаются необратимые изменения. У кого-то раньше, у кого-то позже, но – всегда. Дело тут не в интеллектуальном развитии и не в нравственных качествах. Наоборот, слишком высокая духовная настройка перегорает быстрее, как слишком тонкая микросхема от слишком сильного тока. Давно известно, что лучшие солдаты получаются из малограмотных деревенских парней, чем из высокодуховных интеллигентов.

Со мной это произошло на третьем месяце. Я помню этот момент. Почувствовал, как схожу с ума. По-моему, даже видел себя со стороны.
Мне хотелось тогда только одного – убивать. Подряд, всех: стариков, детей женщин – без разбора. Именно убивать, руками – душить, резать рубить лопаткой. Всех, по очереди, каждого.
Если человек находится на войне слишком долго, эти изменения могут стать тотальными. Такой человек превращается в волкодава. Его не интересует уже ничего, кроме убийства. Обратного пути из такого состояния нет, я знаю единицы тех, кто перешел эту черту и сумел вернуться обратно.
Война притягательна, как притягательно любое уродство. Гуинплен вселенского масштаба. Её вирус поражает сознание и превращает его в сознание все того же Гуинплена. Ты становишься моральным уродом.

Но вместе с тем вдруг повышается и та внутренняя нравственная планка, описать которую очень сложно. Подвиг, героизм, самопожертвование, мужество, высшие порывы человека на войне настолько же распространены, как и грязь. Они становятся естественными. Человек, с которым ты согреваешь друг друга теплом собственных тел, становится тебе больше чем брат. Люди, от которых ты этого меньше всего ожидал, жертвуют собой ради других. Восемнадцатилетние мальчишки проявляют такие чудеса стойкости духа, от которых шерсть на затылке встает дыбом. Их смерти освещены какой-то высшей истиной.
И ты вдруг с удивлением обнаруживаешь в себе эту же черту – невозможность предать мужество павших, даже не самих парней, а то, как они погибали. Имея возможность выбрать жизнь, выбирали смерть – сознательно. И ты знаешь, что если наступит момент, ты готов.
И ты понимаешь, что все самое черное, что есть в твоей жизни, это война. Ничего хуже уже не будет. Но и все самое светлое, что есть в твоей жизни – это тоже война. И лучшего ничего уже не будет.
А потом…
Потом война заканчивается.

И вот приходят мальчики с войны. Куда? Непрерывность жизни разрушена, прошлое и будущее разделены ямой, как континенты океаном. Твой мир рухнул, как после атомной бомбардировки. Все твои навыки в жизни утеряны. Ты знаешь, как ставить растяжку или куда стрелять человеку, чтобы гарантированно его убить – сделать это не так-то просто, человек довольно живучее существо – но здесь это не нужно. Ты также все время находишься в состоянии стенд-бай и становишься животным мгновенно, как будто в голове кто-то поворачивает рубильник, ты готов убивать и умирать не задумываясь – ты все-таки стал хорошим солдатом - но в мирной жизни эти твои навыки абсолютно неприменимы. Ты ждешь от мира то же самое, что он ждал от тебя, отправив на войну – самопожертвования. Но людям на тебя наплевать.
Вы не понимаете друг друга – ты и мир. Ты смотришь на него глазами войны. Оцениваешь людей не по толщине кошелька, а по их реальной стоимости. Не понимаешь и не принимаешь их ценностей. Потому что знаешь, что настоящие ценности – другие.
И ты вдруг понимаешь, что тот мир, к которому ты так стремился, который ты себе рисовал, оказался на самом деле лишь парадом уродов, душевно кастрированных морально неполноценных людей, эвфемизмом, тобою же нарисованным в сознании, а настоящая, единственная, реальная жизнь – была там. Где поступки весомы и слова значимы.
Война не кино, а дембель не конец фильма. Ты не можешь поверить, что все просто так вот взяло и закончилось. Забыть - тоже предательство. И ты начинаешь ненавидеть людей, которым до вас нет никакого дела.

Первое желание по возвращении у всех тоже одинаково – начать убивать. Всех. Подряд. Не задумываясь.
Система «свой-чужой» бывших своих определяет теперь как чужих, а бывшие враги становятся тебе более своими, чем свои в кавычках. Ты не понимаешь, как можно пить пиво и веселиться, когда люди убивают людей всего в двух часах лету отсюда. Ходить на мюзикл, когда погибают дети. Во время терактов ты скорее на стороне боевиков, чем заложников. Вас взрывают? Ну и что? Все это время там происходит то же самое.
Ты никогда больше не будешь прежним. Можно бросить наркотики, можно вернуться с войны. Но и в том и в другом случае человек уже никогда не будет полноценным. Какие-то участки поражены безвозвратно. Ты не можешь производить любовь, доброжелательность, радость, открытость, счастье. На возвращение этих чувств уходят годы. Обратный путь от обезьяны к человеку крайне тяжел. И дается далеко не всем.
Тех, кто был со мной на второй войне и сумел выбраться из этой ямы, я могу пересчитать по пальцам.
И ты понимаешь, что с войны не надо было возвращаться. Военный билет выдается в одну сторону.

Обратно из этого круга войны не выходит уже никто.