Однажды я отказалась заговорить на улице с
молодым человеком, и теперь у меня шрам на шее от уха до уха. У меня
была отличная работа, интересные увлечения, личная жизнь и планы на
вечер — я была гордостью семьи, я подавала надежды. После этого случая
уже никого не волновало, подаю ли я надежды. Лишь бы подавала признаки
жизни.
Наша встреча закончилась со счетом 9:0 — девять ножевых ранений у
меня и ноль шансов понести наказание у него. Спустя десять дней
следователю удалось добиться от меня двух слов, которые он крупными
неуклюжими буквами записал в протокол допроса потерпевшей: кавказский
акцент.
Сегодня мой соавтор написал колонку о беспорядках в Бирюлеве,
толерантности, ксенофобии, этнической преступности и атрофии
правоохранительных органов. И я впервые не могу поставить подпись под
этими правильными словами. Мне мешает мой кавказский акцент. Тот самый, с
которым обратился ко мне на улице незнакомый молодой человек.
Когда мы говорим о том, что во всем виновата
дисфункция правоохранительных органов и выродившаяся судебная система,
мы, конечно, правы. Мой мозг так же упоительно врет себе, что кавказский
акцент ни при чем, что на месте нападавшего мог быть литовец или
белорус, а может исконный сын земли русской, алкоголик из соседнего
подъезда. «С меньшей вероятностью», отвечает мне то, что на английском
называется gut feeling.
Мне пришлось признаться себе: есть люди, для которых в порядке вещей
зарезать человека, вежливо отказавшегося принять весьма своеобразные
знаки внимания. И эту привычку они приобрели где-то в другом месте. Это
так называемая культурная особенность, отношение, воспитанное
поколениями — к женщине, к семье, к слабому, к дозволенному. Это
отношение не перебить неотвратимостью наказания. Нужно что-то еще.
В моем случае правоохранительные органы с некоторой поправкой на
ветер сработали отлично. Вот он и вот я, сидим в местном РОВД. И он не
понимает, что плохого он сделал и почему его рука пристегнута к батарее,
а не моя. Ведь это я оскорбила его, прошла мимо, не ответила. Это я
должна понести наказание — и понесла бы, если бы на крики не вышел
сосед. На суде он вел себя подчеркнуто агрессивно, негодовал и повторял,
что «она виновата, она не знает, как должна вести себя с мужчиной».
С тех пор я ксенофоб. С тех пор я с удвоенным подозрением отношусь к
людям, чье выражение лица говорит: «в любой непонятной ситуации доставай
нож». Я моментально выхватываю из толпы выражение глаз нездешних мест. И
часто мне становится не по себе. Может, это глупая память об инциденте,
или я испытываю немотивированную неприязнь к «другим», а может,
подсознание считывает невербальную агрессию и посылает мне сигнал,
отработанный задолго до появления толерантных цивилизаций.
Самое неприятное, что такими глазами на меня смотрят граждане моей
страны, которые имеют законное основание находиться здесь. При этом
многие из них искренне считают, что могут навязывать мне свои
представления о нормах общения и учить меня, как вести себя с мужчиной,
при помощи ножа с зазубренным лезвием. Почему у них почти всегда
кавказский акцент?
Может, нам, как в центре Тель-Авива, усадить за каждый десятый столик
уличного кафе девушку с УЗИ? Может, перестать брать деньги у диаспор за
освобождение совершивших преступление родственников? Спасать
образование, пока не поздно? Пока мы додумались только швырнуть арбуз в
старенькую «газель».
(с) Катя Романовская
| 
