У нас в армии Мыкола был, полный приплыв. Сын закарпатского лесника.
Два восемь - рост, сто семьдесят - вес. Между пальцами, в основании,
спичечный коробок поперек помещается, сигарета в них, как спичка.
Скуривал по три подряд, в две затяжки каждую. У меня погон на два
сантиметра за плечо выступал, у него до середины еле дотягивал. Друг
мой, Володя Мусиенко, по пропорциям тела полностью соответствующий
Шварцу, на фоне Мыколы выглядел, как я на его фоне (я тогда
соответствовал Вицыну).
Телевизора и газет Мыкола до армии не знал, всю жизнь прожил в
лесу с отцом. На наши вопросы о средствах массовой информации отвечал:
- Да щось там круглэ, чорнэ, в кутку то грае, то розмовля...
Я так понял, жили они с отцом охотой:
- Я на батька ведмэдя чи лося заганя... А якщо батьки нэма, то так заганя...
Мы спросили: "Мыкола, а рушныця?"
- Та ну, палка дурна!
Потом выяснилось, что "дурна", потому что палец в скобу спускового крючка не пролазит.
В армию он попал случайно. Его забрал с базара патруль, когда
он в ближайшем селе - "До якого всего пьять днив..." - продавал шкуру
загнанного им медведя.
Насколько в нем было силы и объема, настолько же было
наивности и доброты. Если Мыколу спрашивали про его возлюбленную Ганну,
живущую на соседнем хуторе, Мыкола становился очень серьезен, смахивал
слезу и говорил:
- Ой, хлопци, нэ трэба... Ганка зараз сыдыть у хати биля викна, у чорний хустци, дывыться на дорогу и зитха...
После "зитха" Мыкола отворачивался, не в силах сдержать рыдания.
В сущности, это был великан с хорошо развитым природным умом,
удивительным чувством юмора, о котором, правда, сам не подозревал, и
душой шестилетнего ребенка. В первый день службы он ходил по части и
молча заглядывал людям в лица. Мы вечером поинтересовались, он
разочарованно ответил:
- Тю, казалы дидовщина... уси молоди... - оказывается Мыкола
в поезде услышал разговоры о дедовшине и представил себе настоящих
дедов с палочками.
В общем-то, пресловутая "дедовщина" его не сильно коснулась.
Вот характерный случай. Заводят нас в столовую на завтрак, стали мы в
очередь, стоим, а за одним из столов сидят шестеро дедов и, нахально
так, едят маринованные помидоры из большой глубокой тарелки, для армии -
черная икра. Мыкола увидел и расплылся в своей бесконечно
обаятельно-детской улыбке:
- О, якраз солонэнького схотилось! - подошел к ним, буркнул, -
Хлопци, хватэ... - взял эту тарелку рукой сверху, как я беру солонку,
и, спокойно сев за соседний стол спиной к дедам, начал кушать. Помидоры в
его руках- как в моих горох.
Деды помолчали, потом один говорит: "Да ну, от этих помидоров
только воду пить да ссать бегать" Второй: "Да у меня вообще от них
изжога" Третий: "Кроме того, мы опаздываем на аэродром".
Тем и закончилось.
"Уставщина" тоже его не брала.
Послали нас как-то на аэродром, лопатами траву косить. Для
армии событие рядовое. Мыкола тоже был. Косим исправно, Мыкола тоже
косит, не отстает. Он вообще честно служить старался, не блотовал, даже
представления о таком понятии не имел. А там, рядом, самолет стоял.
Корпус открыт, всякие провода-трубочки торчат, под самолетом коробки
разные и баночка, одна, пол-литровая, с авиационным спиртом. Мы
трудимся, работаем себе, вроде, все в порядке...
Тут - прапорщик: "Э! А где спирт, б...!!!"
Мы - по сторонам: чисто поле, все на месте, трезвые, банка
стоит, а спирта в ней нет. Только у Мыколы чуть-чуть глаза блестят. Он
не был пьян, его бы не спалили, если б не надпись гвоздем на фюзеляже:
"Микола+ Ганна".
Прапорщик орет, слюни летят: "Дятел, б..., это ж, б..., самолет, б...! Он знаешь, сколько стоит, б...!!!"
Мыкола выслушал, переводя непонимающий взгляд с прапорщика на самолет и обратно, и пожал плечом:
- Тю, зализа кусок... Людыни выпыть схотилось.
Армия любит единообразие - наказали все отделение. Два часа
мы маршировали мимо огромного дуба (жара, тридцать семь градусов),
отдавая ему честь. Мыкола не расстроился.
Один раз я видел редчайшее зрелище: Мыкола, вышедший из себя.
Подошла его очередь на раздаче в армейской столовой, Мыкола
взял к полагающимся двум кусочкам хлеба еще буханку (хотя и она для него
- чупа-чупс) и попросил раздатчика:
- Дружэ, дай, будь ласка другого компотыка.
Раздатчик, худой, до предела глупый и наглый "черпак", глядя снизу вверх на Мыколу, спросил: "А х... п... ты не хочешь?"
Мыкола, указав на "черпака" рукой, повернулся ко мне:
- Тю, грубиян... - затем ему, - Оце и була, дружэ, твоя остання выебелька...
После еды мы курили. Смотрим, "черпак" этот курит стоит.
Мыкола от него шагах в тридцати, с подветренной стороны, тоже стоит. Не
курит, равнодушно так вдаль смотрит. Мы отвлеклись на разговор. Через
пару минут смотрим, Мыкола уже в пятнадцати шагах вдаль смотрит. Опять
же, с подветренной стороны - настоящий охотник. Через три минуты Мыкола
исчез, через две "черпак", докурив, направился в сторону казармы, но,
проходя мимо угла здания, был задернут за него высунувшейся оттуда
Мыколиной рукой. Раздался звук, как если б свежим, упитанным лещом
сильно ударили по мокрому столу. Через секунду появился Мыкола. Губы его
были поджаты, глаза злы. Идя, он тряс правой рукой, как бы стараясь ее
остудить. Подойдя к нам, протянул ладонь:
- Я його тикы трись! Аж долоня почэрвонила!
Как потом выяснилось, тот парень был каратистом. Оказавшись
перед Мыколой - стал в стойку. Мыкола замахнулся, он выставил блок.
Мыкола ударил сверху вниз открытой ладонью, сломал ему руку и ключицу,
большим пальцем задел голову - сотрясение мозга. "Черпака" комиссовали.
Мы говорим: "Ну, ты, брат, здоров! Поди и батьку гоняешь?"
Глаза Мыколы сделались по-детски испуганными:
- Нэ трэба, хлопци... Батько в мэнэ набагато здоровийш... Як дасть в потылыцю - аж в очах темно!
