Накануне новогодних утренников, которые скоро захлестнут страну, мое вам предупредительное.
В детстве я был очень пухлым мальчиком. Как говорится, широким в животе. И очень прилежным. Мне даже кажется, что пухлость моя и была от прилежности, от привычки опережать ожидания взрослых и старания все делать лучше всех. В довершении всех бед, я хорошо учился. Диагноз мой был ясен, бабушки умилялись, родители гордились, учителя пользовались. В итоге, к середине первого моего учебного года меня стали привлекать ко всем возможным общественным нагрузкам – чтению приветственных стихов участникам каких-то там съездов, торжественному обличению отстающих учеников, участию в постановке и проведении утренников.
Так, на Новогоднем утреннике мне досталась роль зайца.
Роль была ответственная, с кучей стихотворного текста, а главное, заяц по сценарию помогал Деду Морозу раздавать подарки. Всего зайцев было штук пять, но в помощь Деду Морозу привлекался только один, и всем было ясно, что этим единственным зайцем стать был обязан я. Раздавал заяц подарки из огромной картонной морковки, хрупкой и ценной, требующей нежного к себе обращения и ответственного подхода. Никому из детей, кроме меня, эту морковку доверить не смогли. И я стал зайцем.
Пока шли репетиции утренника, все выглядело вполне прилично, предсказуемо и вполне себе скучно. Ну, утренник и утренник. В финале репетиции я выходил на сцену со скрученной в трубку картой Советского Союза на плече и читал самый длинный в мире стих. С картой Советского Союза, это потому, что на репетициях картонную морковку не доверяли даже мне.
- Потом, - говорили, - на утреннике с морковкой выйдешь.
Из соображений недоверия и костюмы до утренника нам мерить тоже не давали.
На утреннике с самого начала все пошло не так. Костюм, который на остальных тощих зайчиках висел мешком, как маскировочный халат на финском лыжнике, мой широкий торс обтягивал наподобие трико гимнаста. На груди костюм просто отказался сходиться и не застегнулся. Чтобы как-то скрыть мою футболку, костюмеры взяли кусок картона, приклеили на него ваты и картонку эту засунули под костюм мне на грудь. Так я получился зайцем с лихо распахнутой и волосатой грудью.
За кулисами, в сумраке и подготовительной спешке, мне вручили морковку. Она была выше меня раза в полтора и жопка её открывалась, если потянуть за зеленую мочалу хвостика. Внутри морковки лежали кульки с подарками, соблазнительно пахнущие конфетами и мандаринами.
Морковка оказалась тяжелой, неповоротливой и неудобной. Я таскался с ней по закулисью, как Арнольд Шварценеггер с бревном в фильме «Командо». Я стоял с ней в обнимку, как пьяный с фонарным столбом. К концу утренника я был вымотан, выдохся, взмок и призыв к финальному стихотворению воспринял с облегченной радостью.
Кое-как, держа морковку за измятый конец, я выволок надоевший мне овощ на сцену, разогнулся, чтобы зачитать свой стих, и понял, что чего-то со мной не так.
Замерли все – и зрители в зале, и актеры на сцене. Все смотрели на меня с ужасом, вытаращив глаза.
- Гляди, - сказал кто-то из зрителей, и слова его в тишине прогремели на весь зал, - медведя в костюм зайца одели.
- Неа, - ответил ему кто-то. – Это заяц медведя съел. И кровищи-то, кровищи.
Зал взорвался – половина детей смеялась, половина рыдала в голос.
Я оглянулся на себя и обалдел.
Я был весь в кроваво-красных пятнах и разводах. Огромный, толстый заяц с волосатой грудью в кровавых пятнах по белому костюму.
Оказалось, что картонная морковка имела свойство мазаться, и пока я об неё терся, таскаясь с реквизитом за кулисами, она измазала меня кровавой охрой с головы до ног.
Я убежал со сцены и меня еще долго искали, пока не нашли, заплаканного и несчастного, за бюстом Ленина в красном уголке Дома Культуры. Красного за красным.
А на следующий год на Новогоднем утреннике я играл Карлсона.
Но это уже совсем другая история.
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=198903800448831&id=100009876378400
| 
