Мне довелось прожить несколько недель (в купе
поезда, каюте, гостинице) с очень интересным человеком. Дважды Герой
Советского Союза, один из самых популярных и любимых в армии
военачальников (я никогда не слышал о нём никаких отзывов, кроме очень
хороших), Генерал-Полковник Иван Михайлович Чистяков выступал перед
военными и их семьями, а мы - артисты - затем давали концерт.
На
сцене Иван Михайлович, в основном, повторял то, что было написано о нём в
книгах, а мне он часто рассказывал истории, которые тогда напечатать
было нельзя, да, наверное, и рассказывать не рекомендовалось. И если я
уже, признаюсь, забыл: с какого именно плацдарма и в котором часу утра
началось то или иное наступление (можно посмотреть в книге), то вот все
эти истории помню, как будто бы опять слышу голос рассказчика:
«Приносит мне председатель трибунала бумагу: «Подпишите, Иван
Михайлович! Завтра в 09:00 хотим новобранца у Вас тут перед строем
расстрелять». – За что, спрашиваю, расстрелять? – «Бежал с поля боя.
Всем другим трусам в назидание».
А я эти расстрелы, скажу тебе,
терпеть не мог. Я же понимаю, что этот молокосос вчера за материну юбку
держался, дальше соседней деревни никогда не путешествовал. А тут его
вдруг схватили, привезли на фронт, не обучив как следует, и сразу под
огонь.
Я ведь тоже (даже в книжке
своей об этом пишу) с поля боя по молодости бегал. И не раз, пока дядя
(я под его началом был) своими руками пристрелить не пообещал – и я был
уверен, что пристрелит. Это же стра-а–ашно! Взрывы, огонь, вокруг тебя
людей убивают, они кричат: с разорванными животами, с оторванными
ногами-руками... Вроде и мысли в голове о бегстве не было, а ноги тебя
сами несут, и всё дальше и дальше. Ох, как же трудно со своим страхом
справиться! Огромная воля нужна, самообладание, а они с опытом только
приходят. С ними люди не родятся.
И вот этого мальчишку завтра в 09:00 возле моего КП убьют перед строем...
Спрашиваю
председателя трибунала: «А вы разобрались во всех деталях его воинского
преступления?» Тот мне: «А чего тут разбираться? Бежал – значит,
расстрел, о чём тут ещё можно разговаривать? Всё ясно.»
Говорю: «А
вот мне не ясно из твоей бумаги: куда он бежал? Направо бежал, налево
бежал? А, может быть, он на врага бежал и хотел других за собой увлечь! А
ну, сажай свой трибунал в машину и следуй за мной – поедем в эту часть
разбираться».
А чтобы в эту часть проехать, нужно было обязательно
пересечь лощину, которая немцем простреливалась. Ну, мы уже
приспособились и знали, что если скорость резко менять, то немецкий
артиллерист не сможет правильно снаряд положить: один обычно разрывается
позади тебя, другой впереди, а третий он не успевает – ты уже
проскочил.
Ну вот, выскочили мы из-за бугра и вперёд. Бах-бах, -
пронесло и на этот раз. Остановились в перелеске, ждём – а трибунала-то
нашего нет, не едут и не едут. Спрашиваю шофёра: «Ты точно видел, что
немец мимо попал?» - «Точно,- говорит – оба разрыва даже не на дороге
были!»
Подождали мы их с полчаса и поехали дальше сами. Ну, всё я там
выяснил, насчёт новобранца: бежал в тыл, кричал «Мама», сеял панику и
т.д. Поехали обратно.
Приезжаем на КП. «Что случилось с
трибуналом?»,- спрашиваю. – «Ничего не случилось»,- мне говорят, - «Они
сейчас в столовой чай пьют».
Вызываю командира комендантского взвода,
приказываю немедленно доставить трибунал ко мне. Через пять минут
приводят ко мне эту троицу. Один ещё печенье дожёвывает. Спрашиваю:
«Куда вы делись? Почему не ехали за мной, как я приказал?»
- Так ведь обстрел начался, товарищ Генерал, поэтому мы назад и повернули.
Говорю
им: «Обстрел начался, значит, бой начался. А вы меня бросили в этом
бою, струсили. Кто из вас законы военного времени знает? Что полагается
за оставление командира в бою и бегство с поля боя?»
Побелели.
Молчат. Приказываю командиру комендантского взвода: «Отберите у этих
дезертиров оружие! Под усиленную охрану, а завтра в 09:00 расстреляйте
всех этих троих перед строем!» Тот: «Есть! Сдать оружие! На выход!»
В
3 часа ночи звонит Хрущёв (член Военного Совета нашего фронта). «Иван
Михайлович, ты что вправду собираешься завтра трибунал расстреливать? Не
делай этого! Они там уже Сталину собрались докладывать. Я тебе прямо
завтра других пришлю взамен этого трибунала».
«Ну уж, нет,- я
Хрущёву говорю. – Мне теперь никаких других не нужно! Только этих же
хочу.» Тот засмеялся, говорит: «Ладно, держи их у себя, раз хочешь».
И вот аж до самого конца войны мне ни одного смертного приговора больше на подпись не приносили.»
