Мне сорок два, я учусь в четвёртом классе. Просыпаюсь в семь, бужу Машу: - «Маша, вставай».
Маша отвечает звонко - «Да!».
Этот
интересный диалог повторяется примерно сто раз. Потом открывается
дверь, Маша выходит, лохматая. Несёт подушку и одеяло, укладывается
рядом. Я говорю ей, главное – не проспать.
Проходит время, вбегает
Ляля. Она возмущена, все дрыхнут на большой кровати, а её не пригласили.
Тут Маша вскидывается. Косы не заплетены, портфель не собран. У меня
тоже косы не заплетены. И это редкий случай, когда мне, лысому, завидуют
волосатые.
Маша учится в школе при посольстве Германии. Если
спросить об уроках, она выхватит из воздуха лист, как Копперфильд. Всё
исписано кракозябрами. Говорит, вот немецкий язык. Мне кажется, где-то я
этот лист уже видел. Но уличить невозможно, я не различаю её
клинопись.
До школы ехать тридцать минут. Маша требует денег на
обед, театр и английского репетитора. За пять латов в день она уважает
меня не только как отца, но и как личность.
Город удивительно пуст. У школы ни души.
- Потому что воскресенье – вспоминает Маша.
Возвращаемся молча. Настроение так себе.
Я говорю, что ж, поедем в Юрмалу. Там воздух, море, солнечные ожоги, хоть отвлечёмся. Соберите всё, что нужно для отдыха.
Дети
хотят оставить в квартире пустую мебель. Поднять их сумки невозможно. Я
требую взять только то, без чего никак не выжить. Скрепя сердце, они
соглашаются выжить без хула-хупа. Так и быть, его уносят. Я выгружаю с
гневом зонты, два мяча, свитера, фонарик и шахматы. Идём в аптеку,
покупаем бальзам от солнца, воду и чупа-чупсы. Нужны ещё салфетки. В
аптеке только туалетная бумага по восемь рулонов в упаковке. Тоже берём.
В
юности я посещал пляж налегке и в дерзких шортах. Я был как мохнатый
шмель, опылитель одиноких яблонь. Для людей с серьёзными намерениями наш
пляж предлагает отличную выкладку. Женщины лежат в товарных позах,
можно выбрать не спеша. Я предпочитал худых, они казались духовней.
Однажды познакомился с Надей, 45 кг суповых костей. Надя ни разу в жизни
не видела сырых макарон. Настолько возвышенных женщин я не встречал ни
до, ни после.
Теперь быт мстит мне за юношеский снобизм. Он меня
накрыл. У меня коллекция ёршиков для стаканов, две автоматических швабры
и пылесос с турбиной, великий кошачий ужас. Я умею красными трусами
перекрасить простыни в приятный розовый цвет. Я могу скормить детям
луковый суп, как суп без лука. У меня даже утюг есть, где-то в подвале. И
на пляж я прихожу как грузовой цыганский конь, с восемью рулонами
туалетной бумаги. Загорающие волнуются, зачем мне столько.
Мы
два часа спим в дюнах, завернувшись в простыню. Потому что холодно.
Потом уходим. И восемь рулонов уносим с собой. Пляж вздыхает облегчённо.
Заезжаем к Ашоту, берём шесть порций шашлыка и сок. Без гарнира.
Мне нравится лицо официанта. Он думает, мы из секты поклонников шпината.
Сбежали. Мы же просто любим мясо, а сельдерей – совсем нет. Жизнь
становится отчётливо прекрасной. С детства мечтал не тратить силы на
гарнир. Но кто-то постоянно утверждал, так не прилично.
Разводиться
было страшно. Казалось, этот быт, эти дети, - всё обвалится, засыпет и
погребёт. Но прошёл месяц, небо не рухнуло. Более того, я смог купить
радиоуправляемый танк и жужжать им по квартире. Наконец-то. И железную
дорогу. И три эклера. И уже в этой жизни мне можно спать днём, НЕ ездить
в путешествия, смотреть Евроспорт и банки не мыть, а сразу выбрасывать.
Путать дни недели, покупать ненужные вещи. Чистые детские трусы
разыгрывать в лотерею. Проигравший идёт стирать.
Вчера купил
велотренажёр, пока тащил, скинул три кг. Он высится в гостиной, как
статуя моей Свободы. И все ему рады, ссорятся за право крутить педали.
Маленькая Ляля сожгла три калории из тех пяти, что в ней были.
Когда
в твоей кровати каждую ночь ворочается одна и та же женщина, это
хорошо. Не помню чем, но я был доволен. Два года прошло, жизнь
колосится, и. Дай нам Боже не скучать о тех, кто нас не любит.
